На этих страницах вспоминается знаменитая поездка в Алкаррию, которая была реализована в послевоенный период, которая позже была Нобелевской литературой, и что в тот момент считался рассказом о социальном реализме. «Путешествие в Алкаррию» - это не более чем обновление ультрамонтажной традиции величия, жужжащей и досадной прозы, которая до сих пор появляется в колонках и статьях для прессы.

Напочвенный растительный покров

Близость Мадрида объединяет экономику региона. Авторы, культивирующие этот особый стиль, обычно защищают себя тем, что они возвращаются к гротеску, их деформируемому взгляду и своей особой точке зрения. Чтобы достичь состояния мастера прозы, этой густой и досадной прозы, столь дорогой для ультрамонтажной традиции, воздерживается от выражения идей и наблюдения за тем минимальным чувством возможности, которое препятствует сдаче буффона перед страданиями и страданиями других. С непоколебимой холодностью и презрением писатель пересекает поля и деревни Алкаррии, как будто вместо того, чтобы созерцать шокирующую реальность, он посетил непоследовательный театральный вечер, после чего слепой вернет себе зрение, хромой и хромой сотрясет их ноги и руки онемели, нищие будут менять свою одежду, а сука-приюты, обреченные провести свою жизнь среди печей, снова станут дивами, ожидающими букета роз в конце каждого спектакля.

Читая поездку в Алькаррию, вы получаете парадоксальное впечатление, что единственное, что не притворяется, - это аппетит путешественника, его сонливость когда-то насыщалась или даже его похотливый взгляд под эффлювией вина, что делает его чтобы вызвать многоженство, когда он размышляет о двух девушках, которые посещают гостиницу супружеской пары. Тот факт, что Чела посвящает свою работу доктору Мараньону, устанавливая неявную преемственность между его приключениями и искреннюю заботу последнего о Лас Хердесе, способствует только размыванию доказательств того, что причины обоих, их соответствующие причины для путешественник, диаметрально противоположны.

Точно так же, и в очередной раз осознавая, что Азана наблюдает за воображаемым мусульманином, к которому прибегает литература, он сравнивает место Будии с местом «мавританских людей» в силу флангового фасада ратуши и галерея с изящными арками наверху.

Хотя это выглядит, это квадрат, подобный многим другим в регионе, с которым он имеет характерный архитектурный дизайн и наделен теплой и гостеприимной красотой. Изысканная чувствительность путешественника к местам и зданиям становится безупречной и презрительной жестокостью при описании Алькарреньос. Рабочие, которые попадают на тот же поезд, который достает его из Мадрида, кажутся ему «индийскими красными шкурами». «Толстяк», который курит, имеет зубы «такие же большие, как у ослов». Хулио Вакас, владелец теней в Брихуеге, читает проклятые прозвища жителей города, словно читает урок памяти, останавливаясь всего лишь на мгновение, чтобы дышать и смеяться с хихиканьем кролика.

Паралитик, который описывает как «шаткий и жестикулирующий», а также «эпилептический и, возможно, полусумасшедший», смотрит на площадь пары с жестом зависти, глупости и зверства. Старик, которого он пытается увидеть, в свою очередь, «голос кота или женщины» и «маленький, сутулый и выглядит еврейским». Но именно в суждениях о женщинах проза Силы, эта проза антономанией, достигает своего пароксизма. Из «кабаре-гольфистов» он встречается на заре Цибелеса, как только он отправляется в путешествие, он скажет, что у них уже есть в глазах все единственная, святая боль зверей до такой степени, принесенная и принесенная неудачей и плохим кровь.

Чтобы сообщить о плохом репутации ослов Хиты, поваров и упрямых, Чела указывает, что «происходит с ними, как женщины Фрагуас». Разговаривая с мулистером, который привел его к Тории, он согласен с тем, что он женится на девушках из города, потому что те, кто отправляются в Мадрид в качестве слуг, «так же, как Бог посылает, с большим количеством юлепе, чем группа комиксов». Таким образом, численность гражданской гвардии с теми, кто разделяет табак у входа в Пареджу, относятся к числу немногих «хороших» персонажей, которых Сила пересекает в своем путешествии, несмотря на то, что у них есть «зеленые шутки, преходящая кратковременность».

Дон Монико, мэр Пастраны, управляет городом как отцом. Имеет классическое и практичное чувство гостеприимства и авторитета. «Для Села, как это есть Дон Моника, они, должно быть, были корреспондистами прошлых времен, которые не знают, хороши они или плохи, но что все они воображаемая прямая, влюбленная и патриархальная». Учитель Касасаны, со своей стороны, «молодая и симпатичная девушка с неким видом города, которая носит губы, нарисована и носит очень красивый кретонный костюм».

Неоднозначность возможного намека на учение Республики на столе учителя - неадекватная случайность?, Знак соучастника? - тайная жалоба? - можно было бы проигнорировать, если она не была воспроизведена в другое время в истории. В частности, когда автор «Путешествие в Алкаррию» цитирует имена писателей ссылки. Таким образом, когда созерцание нищих, спящих в тени вокруг Аточа, вызывает Мачадо, в котором говорится, что он был «человеком с самым грязным телом и чистой душой, который, по словам кого-то уже сказал, никогда не существовал».

Моей малой родины

Наряду с признанием того, что среди них есть «честные люди, которые экономят в течение нескольких месяцев, кто знает, если даже целыми годами, купить коврик для подножия кровати», - воспроизводит Села - под прикрытием автора, совершенного как Мачадо - один из обычных аргументов в устах тех, кто притворяется, что вернулся к страданиям против тех, кто страдает от этого: среди неимущих есть также «другая истина», а именно «гольфемия». Близость Мадрида и легкость доступа с автострады, которая пересекает Гвадалахара в направлении Барселоны - замок Тория, где Музей путешествий в Алкаррию доминирует на дороге от мыса, - это интеграция экономики комарка, а вместе с ней и формы жизни и физиономия хорошей части ее городов и деревень.

Самые западные равнины, вдоль берегов пути между Будией и Пастраной, покрыты пшеницей и подсолнухами, а популяции, такие как Фуэнтелаксина, до пересечения с Тахо, показывают следы недавней трансформации: неокрашенные кирпичные фасады, дома которые ломаются с образцом традиционной архитектуры, силосов и складов с машинами у двери. Достаточно пересечь дорогу, которая граничит с болотом на стороне Алоцен и Дурон, через лиственные дубы на склонах, которые прикрывают водную массу холодного и нереального синего, почти металлического, чтобы увидеть рой лодок, закрепленных на укромные уголки гор и горы.

Вот так описывает растения Блудова болота М. Пришвин

Вокруг снова новые дома и улицы, построенные под тягой процветающей торговли, увеличились вблизи непосредственной близости от АЭС Трильо, всего в десяти километрах от нее. Когда обход направился в Трильо, появляются тетас де Виана - две близнецовые вершины в месте слияния Цифуентов с Тахо, к которому Сила идет пешком во время Похода, а вскоре после этого, как тревожная реплика, две массы бетон завода. Его присутствие в Трильо навязчиво: немногие - это свободные перспективы его внушительного видения, соперничающего по высоте с апсидой и башней церкви Сан-Мартен, окруженной мощными водными путями.

Об истории создания сказки-были «Кладовая солнца»

Воды родников вблизи населения были рекомендованы для лечения различных заболеваний, благодаря своей редкой композиции, в которой найдены элементы лития и сульфида. Всего в двух километрах от Азаньона, и теперь без каких-либо указаний начинается плохо вымощенная диверсия за ржавым и неиспользуемым барьером. Затем маршрут проходит через сосновые рощи и пересекает павильон с каменными квадратами и углами, которым предшествует иератическая скульптура, представляющая религиозного человека и оборванного мужчину в благодарном отношении.

Одиночество места, где оно заканчивается, редкая среда для пенитенциарных учреждений и в то же время открытая, как удобная, но подпольная летняя колония, показывает истинную природу полузаброшенных зданий: это лепросария. В своем путешествии Села едва ли дает ему несколько строк и только в разговоре с мэром Трильо, который спрашивает о страхе перед населением до возможной заразы. На обратном пути в гостиницу он завершает свою информацию, быстро взглянув на Договор о банях и источниках минеральных вод, Рамон Томе, подарок этого хитрого кролика Хулио Вакаса во время пребывания автора в Брихуеге.

Из сказки-были М.М.Пришвина «Кладовая солнца»

История дня завершается одной из тех вех твердой реальности, которые отмечают «Путешествие»: наблюдение между встревоженными и недоверенными представителем торговли, проходящей через Алкаррию, удивило, что автор заметил пять яичниц с его сопровождающий чоризо до выхода на покой.

По пути, наконец, в Азаньон, а затем в Виану, Ла Пуэрта и Серкеду, закрыв маршрут вокруг холодной и нереальной, почти металлической массы болота, изображение Акаррии, предложенное в Путешествии, неузнаваемо. Но не потому, что образ жизни не был, к счастью, тогда, а потому, что взгляд, который Сила бросил на эти деревни и их людей, был полон неповторимого высокомерия. Фактически, целомудрие его прозы упало на Алкаррию, как он мог бы сделать на любой другой сцене, и вполне вероятно, что он также поставил бы таких же счастливых дураков в тех же мухах, тот же пастух, пользующийся одним и тем же козлом, к тому же ребенку, испражняющемуся на одной крышей, или же та же притча с мочой с балкона, что и на том же балконе.

И он также поместил бы такие же заикания и калеки, отвечая на одни и те же мотивы и произнося одни и те же фразы, чтобы спровоцировать такое же предсказуемое и ребяческое издевательство. В отчаянном положении послевоенной эпохи происходило постепенное улучшение благодаря эмиграции и коллективным усилиям, которые трансформировали его ландшафты и проследили тонкую границу между людьми равнины, как правило, более процветающей и сегодня безличной, а люди гор, внезапно осознавая ценность своей архитектуры и своего по-настоящему привилегированного анклава.